Проходя между часом дня и тремя по Мэдисон-авеню, там где ее пересекает
55-я улица, не поленитесь, задерните голову и взгляните вверх -- на немытые
окна черного здания отеля "Винслоу". Там, на последнем, 16-ом этаже, на
среднем, одном из трех балконов гостиницы сижу полуголый я. Обычно я ем щи и
одновременно меня обжигает солнце, до которого я большой охотник. Щи с
кислой капустой моя обычная пища, я ем их кастрюлю за кастрюлей, изо дня в
день, и кроме щей почти ничего не ем. Ложка, которой я ем щи -- деревянная и
привезена из России. Она разукрашена золотыми, алыми и черными цветами.
Окружающие оффисы своими дымчатыми стеклами-стенами -- тысячью глаз
клерков, секретарш и менеджеров глазеют на меня. Почти, а иногда вовсе голый
человек, едящий щи из кастрюли. Они, впрочем, не знают, что это щи. Видят,
что раз в два дня человек готовит тут же на балконе в огромной кастрюле, на
электрической плитке что-то варварское, испускающее дым. Когда-то я жрал еще
курицу, но потом жрать курицу перестал. Преимущества щей такие, их пять: 1.
Стоят очень дешево, два-три доллара обходится кастрюля, а кастрюли хватает
на два дня! 2. Не скисают вне холодильника даже в большую жару. 3. Готовятся
быстро -- всего полтора часа. 4. Можно и нужно жрать их холодными. 5. Нет
лучше пищи для лета, потому как кислые.
Я, задыхаясь, жру голый на балконе. Я не стесняюсь этих неизвестных мне
людей в оффисах и их глаз. Иногда я еще вешаю на гвоздь, вбитый в раму окна,
маленький зеленый батарейный транзистор, подаренный мне Алешкой Славковым --
поэтом, собирающимся стать иезуитом. Увеселяю принятие пищи музыкой.
Предпочитаю испанскую станцию. Я не стеснительный. Я часто вожусь с голой
жопой и бледным на фоне всего остального тела членом в своей неглубокой
комнатке, и мне плевать, видят они меня или не видят, клерки, секретарши и
менеджеры. Скорее я хотел бы, чтобы видели. Они, наверное, ко мне уже
привыкли и, может быть, скучают в те дни, когда я не выползаю на свой
балкон. Я думаю, они называют меня -- "этот крейзи напротив".
Комнатка моя имеет 4 шага в длину и 3 в ширину. На стенах, прикрывая
пятна, оставшиеся от прежних жильцов, висят: большой портрет Мао Цзэ Дуна --
предмет ужаса для всех людей, которые заходят ко мне; портрет Патриции
Херст; моя собственная фотография на фоне икон и кирпичной стены, а я с
толстым томом -- может быть словарь или библия -- в руках, и в пиджаке из
114 кусочков, который сшил сам -- Лимонов, монстр из прошлого; портрет Андре
Бретона, основателя сюрреалистической школы, который я вожу с собой уже
много лет, и которого Андре Бретона обычно никто их приходящих ко мне не
знает; призыв защищать гражданские права педерастов; еще какие-то призывы, в
том числе плакат, призывающий голосовать за Рабочей партии кандидатов;
картины моего друга художника Хачатуряна; множество мелких бумажек. В
изголовье кровати у меня плакат -- "За Вашу и Нашу свободу", оставшийся от
демонстрации у здания "Нью Йорк Таймз". Дополняют декоративное убранство
стен две полки с книгами. В основном -- поэзия.
Я думаю, вам уже ясно, что я за тип, хотя я и забыл представиться. Я
начал трепаться, но не объявил вам, кто я такой, я забыл, заговорился,
обрадовался возможности, наконец, обрушить на вас свой голос, а кому он
принадлежит -- не объявил. Простите, виноват, сейчас все исправим.
Я получаю Вэлфер. Я живу на вашем иждивении, вы платите налоги, а я ни
хуя не делаю, хожу два раза в месяц в просторный и чистый оффис на Бродвее
1515, и получаю свои чеки. Я считаю, что я подонок, отброс общества, нет во
мне стыда и совести, потому она меня и не мучит, и работу я искать не
собираюсь, я хочу получать ваши деньги до конца дней своих. И зовут меня
Эдичка.

Так начинается это произведение. И вы уже по языку в принципе можете оценить то новаторство которые филологически правильные слэшеры и юные горячие головы испуганно называют "неправомерным смешением литературного стиля с разговорной и офисной лексикой" - ну это первые...а вторые называют..."Ой, там столько матов!". Обеим группам на мой взгляд следовало бы чуть больше читать и изучать окружающий мир. Смеется Так как этот "феномен" литературного русского языка уже достаточно стар и известен. Смеется Я бы уже даже назвала его своего рода современной литературной классикой.
Произведение интересно не только тем. Оно интересно и насмешливой историей американской эмиграции, и нюансов тамошнего выживания, я немножко знакома с этой темой, и с этими людьми, и да, наблюдения справедливые и честные, ну может быть для кого-то и обидные, потому что правда Smile....ну и самое главное новаторство помимо сарказма и юмора и острого взгляда и метких определений и новаторского языка....у Лимонова, хоть он под страхом смерти от пиявок теперь в этом не признается, это конечно описание сексуальных сцен и любовных отношений.
Всем известна эта западня, когда нету ни слов, кроме медицинских, ни воспитание не позволяет говорить ни о чем кроме романтической любви или рабоче-крестьянской крепкой семье. А он говорил о патологической влюбленности в собственную жену-блядь, и пра йоблю, как она есть. С применением таких пугающих "матов"...но так прекрасно и живописно улавливающих самую суть русского понимания эротики и секса.

Ну и для тех, кто еще не убедился, что великого деятеля национального сопротивления стоит читать, на мой взгляд единственная гениальная эротическая гомосексуальная сцена на русском языке, в изданной русской литературе: